Притягательно странный мир Вигго Мортенсена

Автор: Эми Уоллес
Опубликовано: “Esquire”
Дата: Март 2006
Перевод Jean

Вигго Мортенсен много слушает АМ-радио. Сорокасемилетний актёр вовсе не получает удовольствия от этого пристрастия. Но если злобная язвительность, ключом бьющая из консервативных болтунов – это то, к чему прислушиваются десятки миллионов американцев, он полагает, что ему тоже следует это слышать. Ему просто нравится выслушивать то, что говорится.

И всё же, с тем, о чём говорилось в конце прошлого лета, ему было трудно согласиться. Безжизненной августовской порой, Синди Шихан припарковала свой потрёпанный трейлер на раскалённой от солнца пыльной дороге вблизи Кроуфорда, Техас, неподалёку от фамильной резиденции Джорджа У. Буша. Мать из Калифорнии хотела поговорить с Президентом о своём сыне Кейси, солдате, погибшем в Ираке. И она разбила лагерь на пути следования автоколонны Буша и поклялась дождаться его. Вигго представлялось, что Шихан из тех людей, которые вызывают у него восхищение: искренняя, отважная, стремящаяся ставить вопросы перед властями. Однако, на волне АМ ей устроили форменный разнос. Шон Хеннити расписал её как чокнутую, паршивую овцу в собственной семье, плохую мать. Билл О’Рейли назвал её левой, которая не любит свою страну.

У Вигго есть кредо, которому он старается следовать: если можешь, пойди и убедись сам. Поэтому он упаковал сумку, прилетел из Лос-Анджелеса в Даллас, арендовал машину и проехал девяносто миль до Кроуфорда. Он приехал один, никого не предупредив и – как он делает почти всегда, встречаясь с незнакомыми людьми – захватив с собой подарки: свежие овощи, воду в бутылках и томик “Фермы животных” Джорджа Оруэлла.

Вы можете подумать, что Шихан воспряла духом при виде Мортенсена – его живых голубых глаз, ямочки на узком подбородке-каре, его сухощавой, будто провяленной фигуры.

Но она, напротив, побледнела.

- Ей это было странно, – говорит теперь Вигго, вспоминая её растерянное лицо. Только позже он узнал, что так напугало её: почти последнее, что сделали вместе Синди и её сын – посмотрели “Возвращение короля”, заключительный фильм трилогии “Властелин колец”, которая превратила Мортенсена из актёра вспомогательного состава в кинозвезду. Так что, когда она увидела направляющегося к ней Вигго, с минуту для неё это был только Лорд Арагорн, изгнанный наследник трона Гондора.

- Я понятия об этом не имел, – говорит Вигго. – Я просто хотел поговорить с ней, выслушать, что она хочет сказать. Кроме того, – добавляет он, – я подумал, что вряд ли Буш собирается объявиться в скором времени, так что ей, наверное, пригодится что-нибудь почитать.

Вигго возникает в хлопающих туда-сюда дверях старейшего в Лос-Анджелесе ирландского паба около 11:30 утра, на нём выцветшая рубашка в бело-синюю полоску и чрезвычайно “деловые” брюки, которые мог бы надеть водопроводчик, собираясь прочищать трубу. На лацкан своего видавшего виды зелёного пиджака он прикрепил булавку с американским флагом и светло-голубую, размером со сливу нашивку Организации Объединённых Наций.

Когда я выражаю своё восхищение нашивкой, Вигго лезет в карман и выдаёт мне такую же. Затем, старательно артикулируя каждый слог произносит: – О-ОН. – Он хихикает – неожиданно дурашливый смех, который больше подошёл бы Бивису и Батхеду, чем авторитетному человеку – и добавляет: – Думаю, это хорошая идея.

С 1936 года заведение Тома Бергина остаётся дружелюбным, немного пошарпаным местечком, где даже сейчас, до ланча, витает кисловатый запах пива. По стенам прилеплены зелёные картонные трилистники клевера, на каждом из которых значится имя кого-то из завсегдатаев. Здесь можно получить кусок жаренного мяса или рыбу с картошкой, а под рукой всегда найдётся Гинесс. Вигго делает заказ на двоих, но говорит так тихо, что нам с официанткой, чтобы расслышать, приходится наклониться вперёд.

Он прихватил с собой ноутбук, с которым обращается довольно робко. В нём есть что-то от луддита. Ему нравится ходить босиком, иногда даже при исполнении пафосных голливудских обязанностей. До недавнего времени, когда он стал смотреть футбольные матчи, телевизор в его доме в Венисе, в Калифорнии, использовался только, чтобы прокрутить фильм. Да и мобильного телефона у него при себе не имеется.

- Меня изображают дикарём без мобильника, – нимало не огорчённо говорит он. Но сегодня у него есть что мне показать: гранки нескольких книг, которые скоро выйдут в Персевал Пресс, маленьком издательстве, которым он владеет. Он щелчком раскрывает свой PowerBook G4, пожимает плечами и говорит: – Кто угодно может быть кооптирован.

Это замечание иронично, принимая во внимание, что за четыре года, минувшие с тех пор, как он вдумчиво изобразил изменившего его карьеру Арагорна, он согласился только на три роли: Фрэнка Хопкинса в эпической поэме “Идальго” (2004), повествующей о человеке и его лошади; Тома Столла, маленького провинциального жителя с большой тайной за душой в политической притче последних лет “История насилия”; и наёмника семнадцатого века в грядущем к выходу на экраны историческом экшене “Алатристе”. Этот последний фильм, кстати, полностью снят на испанском, одном из четырёх языков, на которых говорит Вигго. (У него также свободный французский и датский.)

- Зарубежный фильм, Вигго? Сейчас?

- Если бы мой интерес состоял в том, чтобы добиться как можно большей популярности и заработать как можно больше денег, тогда, наверное, я поступал бы иначе, – говорит он, потягивая пиво. – Если бы я действительно хотел сделать запасы впрок, сейчас для этого было бы самое время. Но я считаю, что мне попросту некогда этим заниматься.

В течение нескольких часов, и позже, в ряде бесед, голосовых сообщений, электронных писем Мортенсен ещё не раз повторит этот рефрен: нехватка времени, попытка всё успеть. Он был уже печатаемым поэтом, прежде, чем стал актёром, и он по-прежнему, куда бы ни направлялся, носит с собой блокнот, “просто на всякий случай, чтобы не дать мгновенью ускользнуть”. Он также рисует и делает фотографии, многие из которых выставлялись в галереях Лос-Анджелеса. А есть ещё и аудио-диски, которые актёр создаёт вместе с молодым человеком, о котором он говорит как о лучшем друге – своим восемнадцатилетним сыном Генри – и Бакетхедом, авангардным гитаристом-отшельником, который недавно совершил турне с новым воплощением “Пушек и Роз” – недолговечным порождением двадцать первого века.

В редком для него телефонном интервью, на которое он соглашается только потому, что “для Вигго я сделаю почти всё, что угодно”, Бакетхед описывает их совместную работу в студии звукозаписи как обмен, зачастую происходивший без слов. – Знаете, как играют дети? Они просто играют и разговаривать им при этом совсем ни к чему. Так и это, я думаю. Ты чувствуешь, что всё правильно. Ничего сложного, ничего странного. Нет всей этой ерунды насчёт самолюбия, – говорит Бакетхед, который был так оскорблён обзором церемонии, где говорилось, что, когда бы он ни выступал, на голове у него – ведро KFC. Но Вигго, отмечает он, слава не изменила.

- Он всё такой же, – говорит гитарист. Повисает долгая пауза. – Кажется, что он не принадлежит этому времени.

Мужчиной он был задолго до того, как стал звездой. Вигго перевозил мебель, продавал цветы на улице, даже работал на заводе по выплавке свинца. И ему довелось пожить по всему миру. Он родился в Манхэттене, но, когда он был ещё в пелёнках, его мать-американка и отец-датчанин переехали с семьёй в Южную Америку. С тех пор он жил в Венесуэле, Аргентине, Дании, Лос-Анджелесе и в северной части Нью-Йорка. – Я во многих местах чувствую себя дома, – говорит он. Его точёное, настежь распахнутое лицо впервые появилось на большом экране в 1985, когда он сыграл фермера-меннонита в классическом “Свидетеле” Питера Вейра. Шесть лет спустя Шон Пенн выбрал его на роль неотразимого и вселяющего ужас ветерана Вьетнама в “Индейском Бегуне”, режиссерском дебюте Пенна. Один критик сказал, что в Мортенсене есть что-то сатанинское и назвал эту роль “создающей карьеру”.

Это не первый раз, когда Вигго скажут, что он добился успеха – но успех к нему не придёт. В 1992 году в стихотворении под названием “Монтаж” он описал беспомощность, которая временами овладевает актёром. Актёрство, писал он, это “работа, которую за тебя завершают другие в комнате без окон… Человек, которым ты был в одну минуту вырезан, выброшен на ухоженное кладбище, пахнущее попкорном”. Годами ему приходилось бороться за хорошие роли. Он соглашался и на плохие – снимался в “Техасской резне бензопилой-3″ – для того, чтобы просто работать. Но он не жалуется.

- Большинство актёров не могут раздобыть никаких средств к существованию, – говорит он. – Мне с этим везёт в последние четыре года, да и в предшествующие несколько лет я тоже кое-что зарабатывал, более или менее. Иногда я оказывался на мели. Но потом находил работу. В этом смысле я был по-настоящему удачлив.

А уговорил отца согласиться на роль Арагорна Генри Мортенсен. Вигго никогда не читал книг Толкиена. А Генри читал. – Сделай это, папа, – сказал он. Эти слова всё решили.

Мать Генри – Иксен Червенка, панк-рок икона и солистка “Х”, одной из наиболее резонансных групп, появившихся в Лос-Анджелесе в 1980-х. Она встретила Вигго на съёмках малобюджетного фильма под названием “Спасение” и в 1987 году вышла за него замуж. Генри Блэйк Мортенсен родился годом позже. Пара с тех пор развелась, но сохранила дружеские отношения и вместе воспитывает сына.

Вигго нравится хвастаться острым кинематографическим чутьём Генри. Когда мальчик был ещё малышом и настоял, чтобы пойти в кинотеатр на “Танцы с волками”, он сосредоточенно просидел три часа на коленях у отца, даже не шелохнувшись. Когда они вышли из кинотеатра, Вигго спросил о его впечатлениях. – Я не думаю, что Поуни такой уж плохой, – сказал Генри задумчиво. Потом запрокинул голову и завыл по-волчьи. Когда Генри было десять, отец взял его на премьеру “Титаника”. Они, как всегда, сидели прямо посредине первого ряда. Когда фильм закончился, Генри повернулся к Вигго и сказал: – Ты знаешь, ведь фильм должен бы быть о корабле, а не об этих глупцах.

Где-то годом позже отец и сын предприняли автопутешествие из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Вигго позволил Генри выбирать маршрут и когда мальчик закончил вносить в схему всех друзей, которых ему хотелось повидать, карта оказалась испещрённой зигзагообразными линиями.

- Три тысячи миль превратились где-то тысяч в четырнадцать, – говорит Вигго о получившемся в итоге путешествии, вспоминая, как Генри попросил отправиться в Мемфис, Чикаго, Бостон и Сиэтл – именно в таком порядке. – Я посмотрел на карту и подумал, да чёрт с ним, мы это сделаем. Потому что, когда ещё у нас будет такая возможность?

Каждую неделю в Бийонд Бэрок, литературно-художественном центре неподалёку от дома Вигго, проходят открытые поэтические чтения. Время от времени там читают и Вигго, и его бывшая жена Иксен. Но нынешней зимой там впервые читал свои стихи их сын. Мать Генри была в зале, сидя в заднем ряду. Но его отец отсутствовал.

В 17.07 Генри подошёл к микрофону. Он 6’2″ ростом, на три дюйма выше, чем его отец, и более плотного сложения. У него светлые волосы, хотя он выкрасил их в чёрный цвет для школьной игры. Он не слишком похож на отца, но когда читает – в его первом стихотворении ставится под вопрос необходимость существования национальных границ; второе называется “Революционно новый продукт: янки отправляйтесь домой!” – его тихий голос и сдержанное чувство юмора вторят манере Вигго. Когда Генри начал читать своё третье стихотворение, на сей раз – о любви без взаимности, Вигго, только что вернувшийся из очередного промо-тура “Истории насилия”, уже спешил к нему из аэропорта.

Через двадцать минут после того, как Генри закончил чтение, актёр притормозил у тротуара и вышел из машины. И тут же был окружён охотниками за автографами, один из которых сообщил ему: – Вы всё пропустили. – После чего сунул ручку Вигго в лицо.

Мортенсен известен в Голливуде как один из тех редких представителей звёздного цеха, кто будет безропотно работать месяцами, чтобы содействовать продвижению фильма, разъезжая по стране и миру, чтобы давать интервью и появляться на публике. Хотя он не получает за это дополнительных гонораров, он дублировал некоторые свои фильмы на испанский и французский – небольшая любезность, по его словам, для поклонников его творчества. – У меня есть профессиональная этика, – добавляет он. – Если я говорю, что сделаю что-то, я это делаю. – Но когда под ударом оказывается его жизнь с Генри, это удручает его.

В тот вечер в Венисе, актёр отыскал своего сына и отправился с ним на обед, чтобы отметить событие. А Генри устроил там закрытые чтения для единственного слушателя. Но и по прошествии многих дней, произошедшее всё также мучит Вигго.

- Меня просто убило, что я не смог там быть, – как-то вечером говорит он мне по телефону. Он звонит из гостиничного номера в Нью-Йорк Сити, куда прилетел на очередное мероприятие в рамках рекламной кампании “Истории насилия”. Там уже за полночь, но в его голосе чувствуется взвинченность.

Трудно вселить в ребёнка мужество просто быть собой, говорит он. И это становится ещё труднее, если известность его отца такова, что ребёнок – как бы его родители ни старались защитить его от этого -понимает, что просто быть собой недостаточно. Когда Вигго вспоминает охотников за автографами, которые вдребезги разбили поэтический вечер Генри, он приходит в ярость.

- Это был его день, – говорит он. – Только его.

Дэвид Кроненберг признаётся в открытую: – Моей целью было соблазнить Вигго. – Режиссёра предупредили, что Мортенсен привередлив. Так что, когда двое мужчин впервые встретились в отеле “Четыре времени года” в Лос-Анджелесе, Кроненберг знал, что апеллировать ему придётся не просто к актёрскому тщеславию. Он затеял дискуссию о скрытых политических аллюзиях фильма, в котором, как он надеялся, Вигго будет играть главную роль – “Истории насилия”.

- Мы много говорили об Ираке и Буше, о том, куда идёт Америка и об американской само-мифологии, – вспоминает Кроненберг. – Мы говорили об образе человека, в одиночку стоящего с ружьём – если на него нападают, все его последующие действия оправданы, о том, до какой степени это – часть американских ценностей и сколь устрашающим это становится, превращаясь в международную политику страны.

Кроненберг предложил Мортенсену главную роль, но ушёл тогда, не услышав ни да, ни нет. А потом раздался звонок. Ровно пять дней спустя Вигго позвонил, чтобы обсудить проект.

- Я постепенно начал осознавать, – говорит Кроненберг, – что, с его точки зрения, мы делаем этот фильм вместе.

В результате фильм был номинирован на Golden Globe в категории “лучшая драма” и имел успех и у себя на родине, и за рубежом. Вместе разъезжая по Европе с рекламной кампанией фильма, эти двое сконструировали то, что Кроненберг называет “наше маленькое передвижное шоу”, которое, в общих чертах, подразумевало договорённость убедительно кивать, что бы не вылетало изо рта другого. На пресс-конференции в Мадриде Вигго раздвинул границы этого пакта, когда кто-то поинтересовался, как работалось с Кроненбергом. – Это было действительно ужасно, – совершенно невозмутимо заявил Вигго. – Ему нравится оскорблять и унижать людей и он очень недружелюбен. Временами мы пили воду, но иногда всё что мы могли выпить – это наша собственная моча. – Режиссёр при этом старательно сохранял на лице серьёзное выражение. Если послушать Вигго, одна из газет опубликовала эту историю как достоверный факт.

В защиту этой газеты можно сказать, что Мортенсену случалось делать вещи почти столь же странные. Кажется, что его подход к актёрской игре граничит с патологией. На съёмках “Властелина колец” он неделями спал в своём костюме, часто под открытым небом. Когда он сломал зуб в батальной сцене, то попросил суперклей. Когда его машина сбила кролика, он подобрал его, зажарил и съел. Это то, что связывает с основами – говорит он, – с тем, что подлинно. – И из-за этого, в частности, Вигго протестовал столь неистово, когда в маркетинговом отделе Нью-Лайн Синема его фотографию на первоначальных рекламных постерах “Истории насилия” подвергли компьютерной обработке. Шрам с его верхней губы – результат давнишней пьяной встречи с колючей проволокой – исчез бесследно. Исчез вместе с морщинами.

- Это стало Вигго-классикой. Он действительно огорчился, – вспоминает Кроненберг, рассказывая, как постеры были поспешно изменены таким образом, чтобы отражать реальность. – Он не боится того, какой он.

- Слава поздновато пришла к Вигго, – говорит Майк Дэвис, профессор истории Калифорнийского Университета в Ирвине и хороший друг Мортенсена. Их знакомство состоялось вдали от ослепительного сверкания Голливуда, когда Дэвис написал две детских книги для Персевал Пресс. – То, что он так долго оставался весьма уважаемым, но не знаменитым человеком обеспечило ему иммунитет.

Но со времён “Властелина колец”, исступлённое почитание поклонников Вигго, большинство из которых – женщины, раздвинуло границы. Дэвис находит это немного пугающим.

- Это уже кажется штампом: привлекательные женщины около тридцати, которые подходят и говорят такие вещи, как если бы перед ними открылись звёздные врата, – говорит Дэвис, вспоминая чтения в книжном магазине Санта-Моники, где Вигго был окружён толпой “фанов, будто сошедших со страниц “Дня саранчи” Натанаэля Уэста. Поскольку я понимаю, что предельная траектория фанатизма – это убить и поглотить знаменитость, мне хотелось скрыться. Но он даже не дрогнул.”

Характерно, что Вигго предпочитает наблюдать верхнюю часть сайтов – Viggophile.net, например – которые поминают его “симпатичную задницу” и провозглашают себя, как одних из них, “домом всякой Вигго-всячины”. Отчасти, говорит он, именно эта слава фокусирует внимание на том, что ему небезразлично. Это может способствовать успеху фильма или поднять продажи его книг, что, в свою очередь, помогает финансировать издание книг других авторов, которыми он восхищается. Ну и в редких случаях, это может выдвинуть на передний план точку зрения, которую пытаются замалчивать.

С этой целью, он посвятил свой последний диск “Неспособность к пониманию” Синди Шихан, чей голос звучит среди многих (включая Буша, Кондолизу Райс, Дика Ченей и, конечно, Генри), смонтированных вместе в гневном осуждении войны в Ираке. Шихан ещё не слышала его, но она говорит, что “польщена и ошеломлена” тем, что она тоже оказалась в этой компании.

Я добралась к Шихан в середине декабря, почти через два года после того, как она и её сын на Рождество 2003 года смотрели “Возвращение короля”. – Это было неожиданностью, – говорит она о приезде Вигго в Лагерь Кейси. – Таких людей, как Вигго там появлялось очень немного. В основном приезжали рядовые американцы.

Шихан, как и Мортенсен, делает ударение на том, что поддержка простых людей важнее, чем поддержка кинозвёзд. И всё же, то, что актёр “пришёл и сказал мне: ‘Спасибо, продолжайте это достойное дело’, действительно помогает мне продолжать. Это точно”, – говорит она.

Это была короткая встреча; они разговаривали всего двадцать минут. Потом Вигго уехал, объяснив, что должен в этот же день лететь обратно в Калифорнию. Шихан вспоминает, как её поразила приведённая им причина: – Он сказал, что должен забрать сына из школы.

Мы с Вигго говорили о сексе.

Я спросила его об убедительной любовной сцене с Марией Белло в “Истории насилия”. В этой сцене спор между мужем и женой внезапно трансформируется в жёсткий секс на лестнице их буколического деревенского дома. Кое-кто описывал это как изнасилование, предположение которое заставляло морщиться и Мортенсена, и Кроненберга. Но с тех самых пор, как Джули Кристи и Доналд Сазерленд в 1970 отправились в постель в триллере “Не смотри сейчас”, супружеский секс не выглядел на экране столь запутанным, напряжённым и непритворным.

Попросите любую неравнодушную к кино женщину назвать самые сексуальные киносцены, и после того, как она отбарабанит старые резервы – Дэннис Куэйд, раздевающий Эллен Баркин в “Большом Кайфе”, Кевин Костнер, намазывающий лаком ногти на ногах Сьюзан Сарандон в “Дарэмском Быке” – велика вероятность, что следом она вытащит свою затёртую копию инди слипера 1999 года – “Прогулки по луне”. Там Мортенсен играет хиппи, который сотрясает пуританский мир Дайан Лэйн, и когда он соблазняет её под водопадом, мягко но настойчиво трансформируя её отвращение в ненасытную жажду, это чувственно до безумия.

Вигго говорит, что сцена в “Истории насилия” переступает пределы страсти, потому что развивается “больше, чем только на физическом уровне. В ней цель оправдывает средства. Это всегда есть в отношениях. Даже благополучных.”

После подобного комментария, невозможно удержаться и не попробовать перевести разговор на любовную жизнь Вигго. – Я не выворачиваюсь на изнанку, – говорит он. – Если я отказываюсь от этого принципа, чтобы пооткровенничать, я потом жутко об этом жалею.

Вот ближайшие подступы, на которые мне удалось подобраться к этой теме:

Я: - Нам придётся поговорить о женщинах, потому что ты самый сексуальный мужчина из всех живущих.

Он: - Значит есть много мёртвых мужчин, которые были сексуальнее?

Я: – Да ну, ты дашь сто очков форы любому из них. А как это влияет на романтические отношения в твоей жизни?

Он:- Не слишком.

Я, пробую снова: – Каково это – быть предметом фантазий каждой женщины?

Он: - Кому-то это будет вроде как: “Классно! Уже пол-причины, зачем я сюда втиснулся!” Но для меня, в этом нет ничего захватывающего. На тебе смотрят, но тебя не видят, не видят, какой ты на большинстве уровней. Ты становишься некоей собственностью, которой хотят обладать.

Желая сменить тему, он передаёт мне PowerBook и предлагает прочесть эссе о своей недавно умершей собаке, которое скоро будет опубликовано в “Linger”, сборнике его литературных произведений и фотографий. “Письмо Бриджит” рассказывает о тоскливой поездке, когда он прошлым летом вёз замороженное тело своего пятнадцатилетнего пса в крематорий в Долине Сан Фернандо. После того, как он забрал Бриджит от ветеринара, где её усыпили, он отправился на север; ему предстояло проехать 405 миль с запечатанным в пластиковый пакет телом собаки, лежащим на заднем сиденье. Он плакал. Неожиданно, в толкотне наседающих друг на друга в час пик машин ему пришлось нажать на тормоз, отчего Бриджит слетела на пол. Он вырулил на обочину и в первый раз заглянул в пакет. “Мы сняли твой ошейник, – написал он. – Я знал, что Генри носил его, дважды обернув вокруг запястья как браслет.” Но, как он теперь увидел, на этой собаке ошейник был.

Эта была не Бриджит.

Я поднимаю глаза от экрана компьютера, ожидая увидеть на его лице печаль или, по крайней мере, серьёзное выражение. Вместо этого он не к месту улыбается. – Это было грустно, – говорит он. – Но это было и забавно.

Возвращаясь в год 2004, под заголовком “Политические убеждения актёра оскверняют Кольцо” консервативный кинокритик Майкл Медвед набросился на Вигго в “USA Today”, обрушив на него град упрёков в “пацифистском самолюбовании”. Вигго отверг эти обвинения, указав, что заговорил он о политическом значении “Властелина колец” только после того, как Ричард Корлисс из журнала “Time” высказал предположение – ошибочное, как убеждён Вигго – что Братство, символизировавшее “западные демократии сейчас осаждено безумной кликой исламских фундаменталистов”.

Ну а в закусочной Тома Бергина, разговор у нас заходит о патриотизме. Он дотрагивается до американского флага, приколотого у него на лацкане. Когда он отправился на встречу с Шихан, говорит он, то остановился в одном из многочисленных магазинчиков Кроуфорда, предлагающих “Буша на любой вкус”. Там он заметил большой картонный щит с дюжинами булавок-флагов. Он купил их все.

- Я понял, что кто угодно может такую носить, – говорит он с насмешливым удивлением, передавая мне ещё один подарок.

Пытается ли он вернуть один из символов Америки, на который заявляют свои претензии консерваторы? Он кивает.

Но в последующие шесть недель он пересмотрит и перепишет свои представления о флаге и его значении.

- Оставив в стороне иронию, – пишет он мне как-то, – один из самых эффективных механизмов, какие хунта Ченей-Буш использует, чтобы изолировать несогласных или сколько-нибудь пытливых американских граждан – это обвинение в непатриотичности… Говоря, что ты патриот, ты таковым не становишься; носить булавку с флагом – само по себе совершенно ничего не значит.

Позже он позвонит, чтобы уточнить: - Сейчас имеет значение, как мы поступаем, что мы говорим и делаем, а не что мы носим.

Но моё излюбленное разъяснение приходит в форме голосового сообщения. - Привет, это Вигго. Я на дороге, как обычно, - рассказывает он моему автоответчику. Голос звучит устало. – Ты сказала что-то о том, чтобы “вернуть его” – этот флаг. Но я вижу это не как возвращение. Он всегда был там. Но сейчас его используют как символ – либо ты с нами, либо против нас. Промежуточного пространства нет. Кажется, что вызов брошен предполагаемой сущности этой страны. - Он вздыхает.- Так что, ты была права, – заключает он. – Но я бы не стал так это формулировать.

– Мы успеем выпить пива? – спрашивает Вигго. Мы покончили с едой, разговор тоже завершён и мы уже на полпути к выходу. Он узнаёт у бармена, который час: 3.45, Генри скоро будет дома. На пиво времени не остаётся.

Он заказывает две порции Джеймисон, по одному каждому из нас. – Тебе не обязательно его допивать, – снисходительно замечает он, распрямляя спину.

Уже на парковке, он останавливается у своей машины – чёрного пикапа, позаимствованного у одного из братьев, – чтобы достать последний подарок: красный резиновый браслет увековечивающий память погибших пожарных. Он передаёт его мне, а потом прощается.

Я еду следом за ним, ожидая возможности влиться в движущийся по дороге поток, когда он выпрыгивает из машины и жестом показывает мне опустить стекло. По радио передают кое-что интересное, говорит он, поторапливая меня включить приёмник. Я слышу речь, доносящуюся из динамика в его машине. Говорильня на АМ включена на полную катушку.